Я был там всего три дня. Приехал в пятницу — как все. Сумка, термос, зарядка, рюкзак с книгой, которую не открыл. Уехал в воскресенье, но до сих пор не вышел.
Это был дом-усадьба в аренду, но ощущался он иначе — как будто тебя пустили в чью-то жизнь, которой уже нет, но следы остались. Шероховатость ручки двери. Тепло от печи, в которой никто не разводил огонь при тебе, но она как будто помнила. Стул у окна, будто кто-то только что встал.
Я не знаю, кто жил здесь до меня. Возможно — никто. Но есть дома, которые живут в ожидании. Они как книги без закладок — в них нельзя просто «остановиться». Они всё время продолжаются. Даже когда ты вышел за порог.
Я не «жил» в этом доме. Я побывал. И остался.
В современном языке слово временность звучит почти как второсортность. Но в этом доме временное владение оказалось глубже любого «навсегда».
Ты не строишь, не проектируешь, не подписываешь договор. Ты просто входишь. Пожить в доме без обязательств — оказалось более интимным опытом, чем год жизни в своём.
Парадокс: чем меньше ты пытаешься оставить свой след, тем больше дом отпечатывается в тебе.
В Гамаюне есть эта странная честность: Он не цепляется. Он не просит остаться. Он ничего не обещает. И, может быть, именно в этом его память.
Ты был — и всё.
Ты не хозяин. Но и не гость. Ты — тень, которая на пару дней совпала с его светом.
Сейчас, когда я думаю о том уикенде в Суздале, я не вспоминаю даты. Я вспоминаю чай на подоконнике. Ткань, тронутую ветром. Тишину, которая шла рядом, как собака без поводка.
Это не был дом для жизни. Это был дом, в котором ты остаёшься, даже когда не живёшь.